Если бы я мог вернуться в прошлое и пообщаться с собой тринадцатилетним, я бы ему вот что сказал: подними голову и посмотри вокруг. Весь наш мир был насквозь фальшив (хотя тогда я этого не понимал). Не только школа - весь город. Зачем люди селятся в пригородах? Чтобы завести детей! Неудивительно, что в пригородах так скучно и стерильно. Сплошные ясли, искусственная конструкция, откровенно созданная для воспитания потомства.
Там, где я вырос, было ощущение, будто некуда идти и нечего делать. И не случайно. Пригороды специально так устроены, они отгораживаются от внешнего мира, потому что вовне детям грозят опасности.

А школы в этом фальшивом мирке - просто загоны. Формально задача школы - учить. Но на самом деле - запереть детей на добрую часть дня, чтобы взрослые занимались своими делами. И это нормально: дети без присмотра в индустриальном обществе - воплощенная катастрофа.
Детей держат в тюрьмах; ладно. Но меня тревожит, что а) им об этом не сообщают, б) тюрьмами правят в основном заключенные. Детей на шесть лет отправляют в школу заучивать бессмысленные факты. Будто так и надо: посылают в мир, которым правит каста гигантов, что носятся за продолговатым бурым мячиком. А если дети в этом сюрреалистичном коктейле артачатся, их обзывают "неприспособленными".

Детям тяжело жить в перекрученном мире. Не только нердам. Как любая война, он пагубен и для победителей.

Взрослые не могут не видеть, как мучают детей. Так почему взрослые не вмешиваются? Потому что списывают травлю на пубертатный возраст. Детям так плохо, внушают себе взрослые, потому что в крови появились новые кошмарные вещества - гормоны, и эти самые гормоны все портят. Система в норме; в этом возрасте дети всегда несчастны.

Мысль настолько распространенная, что ей верят даже дети - хотя от этого не легче. Человек может считать естественной боль в ступне, но все равно подумает, не поменять ли обувь.
Теория о том, что тринадцатилетние дети по природе своей чудовища, мне подозрительна. Разве тринадцатилетние монгольские кочевники - нигилисты? Я читал много книг по истории - по-моему, я ни разу не сталкивался с упоминанием этого якобы всемирного явления до двадцатого века. Ученики-подростки эпохи Возрождения, очевидно, были жизнерадостны и деятельны. Конечно, они дрались и подшучивали друг на другом (какой-то хулиган сломал Микеланджело нос). Но чокнутыми не были.
Насколько я понимаю, идея свихнувшегося на гормональной почве подростка - ровесница пригородам. По-моему, это не случайно. Подростки свихиваются от жизни, в которую их окунули. Ученики-подростки эпохи Ренессанса - пастушьи собаки. Сегодняшние подростки - комнатные собачки-невротики. Их чокнутость - чокнутость повсеместного безделья.

В школе дети поумнее непрестанно рассуждали о суициде. Ни один из моих знакомых ничего с собой не сделал, но некоторые планировали, а некоторые, может, и пытались. По большей части это была просто поза. Как все подростки, мы любили драматизм, а суицид казался очень драматичным. Но тема возникала отчасти и потому, что жизнь наша была решительно невыносима.

Травля - не единственная проблема. Была еще одна - может, еще хуже: мы реально не работали. Люди работать любят; почти во всем мире работа определяет личность. А мы занимались сплошной бессмыслицей - во всяком случае, нам так казалось.

В лучшем случае мы готовились к реальной работе, которую станем делать в далеком будущем - таком далеком, что мы даже не знали, к чему готовимся. Но чаще приходилось прыгать через произвольно выбранные обручи, бубня бессмысленные слова, что годились только для экзаменов. ("Вот три основные причины франко-индейской войны…" Экзамен: "Назовите три причины франко- индейской войны".)

И некуда деваться. Взрослые между собой договорились, что такова дорога в колледж. Единственный способ сбежать из этой пустоты - подчиниться ей.

Раньше подростки активнее участвовали в жизни общества. В доиндустриальные времена они у кого-нибудь учились - в лавках, на фермах, даже на военных кораблях. Их не оставляли в одиночестве формировать свое общество. Они были младшими членами общества взрослых.
Раньше подростки явно больше уважали взрослых, потому что взрослые прекрасно умели все то, чему подростки только учились. Сейчас большинство детей понятия не имеют, чем занимаются их родители в далеких офисах, и не видят связи (поскольку она весьма условна) между школьной учебой и взрослой работой.

Если бы уважение сохранилось, подростков можно было бы активнее использовать. Пара лет учебы - и ученик становится реальным подспорьем. Даже новичка можно приставить к разноске писем или уборке мастерской.

Сейчас взрослые подростков почти не используют. В офисах подростки только путаются под ногами. Поэтому родители по дороге на работу забрасывают ребенка в школу - примерно как собаку в питомник перед отъездом на выходные.

Что случилось? Вот тут сложно. Исток проблемы там же, где исток множества современных болезней общества: в специализации. Работа все более специализированна, учиться приходится дольше. Дети в доиндустриальном обществе начинали работать самое позднее в четырнадцать; в деревнях, где жило большинство народу, - гораздо раньше. Теперь дети, отучившись в колледже, начинают работать не раньше 21-22 лет. Со степенями - кандидат-доктор - образование не заканчивается до тридцати. Тридцать - обычная продолжительность жизни в средневековье.

Сейчас подростки бесполезны - разве как дешевый труд в индустрии фаст-фуда, которая и появилась ради такой эксплуатации. Почти в любой другой сфере подросток - чистый убыток. И к тому же он слишком молод, чтобы оставлять его без присмотра. За ним надо следить, а эффективнее всего - собрать их где-нибудь всех вместе. Тогда несколько взрослых за ними присмотрят.

Если этим и ограничиться, картинка - обыкновенная тюрьма, только не на весь день. Но многие школы этим и ограничиваются. Формально детей в школах следует учить. Но внешнее давление отсутствует, и потому никто не учит хорошо. В большинстве школ учат так плохо, что дети не принимают учебу всерьез - даже умные. И ученики, и учителя, по большей части просто притворяются.


Бездарность американских школ не просто на шесть лет делает ребенка несчастным. Она взращивает бунтарство, которое отгораживает ребенка от того, чему он по идее должен учиться.

Как, наверное, большинство нердов, я лишь через много лет после школы заставил себя прочесть то, что в нас тогда запихивали. Я не мог видеть "Макбета" до 24 лет, и до сих пор от него попахивает. Я и сейчас не знаю точно, почему не люблю Хэмингуэя, Фолкнера и Стейнбека - потому что они помпезные американские романисты, или потому что нас заставляли читать их в школе.

Я лишился не только книг. Я не доверял словам вроде "характера" или "цельности", потому что взрослые их обесценили. По словам взрослых выходило, будто слова эти значат одно: послушание. Дети, которых за эти качества хвалили, в лучшем случае были тупоумными спортивными призерами, в худшем - скользкими сплетниками. Если это цельность и есть, я такой цельности не хотел.
Еще хуже вышло со словом "такт". Из речей взрослых я сделал вывод, что значит не раскрывать рта. Соответственно я вывел его этимологию. Я решил, что оно родственно "тактике" - умению вовремя закрыть пасть. Я поклялся, что тактичным никогда не стану - мол, вы не заткнете мне рот. На самом же деле, оно родственно слову "тактильный", что связано с умелым касанием. "Тактичный" - антоним "грубому". По-моему, я это понял только в колледже.

Реальная проблема - пустота школьной жизни. Мы не дождемся решения, пока взрослые не осознают, что эта проблема существует. И первыми это могут осознать бывшие школьные нерды. Хотите, чтобы ваш ребенок-восьмиклассник был так же несчастен, как вы когда-то? Я бы не хотел. Итак, можем ли мы что-то сделать? Почти наверняка. В этой системе нет ничего неотвратимого. Она появилась почти сама собой.

Но взрослые очень заняты. Одно дело - явиться на школьный спектакль. Атаковать бюрократов от образования - совсем другое. Может, кому-то и достанет энергии попытаться что-то изменить. Я подозреваю, сложнее всего осознать: перемены - возможны.

Я в этом эссе привел некоторые жесткие тезисы, однако основной мой вывод вполне оптимистичен: некоторые проблемы, которые мы воспринимаем как должное, в действительности, вполне решаемы. Подростки по природе своей - не несчастные чудища. По-моему, это неплохая новость и для детей, и для взрослых.