Хочется обсуждать сказки или истории со скрытым смыслом...


Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОРОБЬЯ

(Сказочное происшествие)

Старый скрипач-музыкант любил играть у подножия памятника Пушкину. Этот памятник стоит в Москве, в начале Тверского бульвара, на нем написаны стихи, и со всех четырех сторон к нему подымаются мраморные ступени. Поднявшись по этим ступеням к самому пьедесталу, старый музыкант обращался лицом на бульвар, к дальним Никитским воротам, и трогал смычком струны на скрипке. У памятника сейчас же собирались дети, прохожие, чтецы газет из местного киоска, - и все они умолкали в ожидании музыки, потому что музыка утешает людей, она обещает им счастье и славную жизнь. Футляр со своей скрипки музыкант клал на землю против памятника, он был закрыт, и в нем лежал кусок черного хлеба и яблоко, чтобы можно было поесть, когда захочется.
Обыкновенно старик выходил играть под вечер, по первому сумраку. Для его музыки было полезней, чтоб в мире стало тише и темней. Беды от своей старости он не знал, потому что получал от государства пенсию и кормился достаточно. Но старик скучал от мысли, что он не приносит людям никакого добра, и поэтому добровольно ходил играть на бульвар. Там звуки его скрипки раздавались в воздухе, в сумраке, и хоть изредка они доходили до глубины человеческого сердца, трогая его нежной и мужественной силой, увлекавшей жить высшей, прекрасной жизнью. Некоторые слушатели музыки вынимали деньги, чтобы подарить их старику, но не знали, куда их положить: футляр от скрипки был закрыт, а сам музыкант находился высоко на подножии памятника, почти рядом с Пушкиным. Тогда люди клали гривенники и копейки на крышку футляра. Однако старик не хотел прикрывать свою нужду за счет искусства музыки; пряча скрипку обратно в футляр, он осыпал с него деньги на землю, не обращая внимания на их ценность. Уходил домой он поздно, иногда уже в полночь, когда народ становился редким, и лишь какой-нибудь случайный одинокий человек слушал его музыку. Но старик мог играть и для одного человека и доигрывал произведение до конца, пока слушатель не уходил, заплакав во тьме про себя. Может быть, у него было свое горе, встревоженное теперь песнью искусства, а может быть, ему стало совестно, что он живет неправильно, или просто он выпил вина...
В позднюю осень старик заметил, что на футляр, лежавший, как обычно, поодаль на земле, сел воробей. Музыкант удивился, что эта птичка еще не спит и даже в темноте вечера занята работой на свое пропитание. Правда, за день сейчас трудно накормиться: все деревья уже уснули на зиму, насекомые умерли, земля в городе гола и голодна, потому что лошади ходят редко и дворники враз убирают за ними навоз. Где, на самом деле, питаться в осень и в зиму воробью? Ведь и ветер в городе слаб и скуден меж домами, - он не держит воробья, когда тот простирает утомленные крылья, так что воробью приходится все время ими махать и трудиться.
Воробей, обследовав всю крышку футляра, ничего полезного на ней для себя не нашел. Тогда он пошевелил ножками денежные монеты, взял из них клювом самую мелкую бронзовую копейку и улетел с ней неизвестно куда. Значит, он не даром прилетал - хоть что-нибудь, а взял! Пусть живет и заботится, ему тоже надо существовать.
На другой вечер старый скрипач открыл футляр - на тот случай, что если прилетит вчерашний воробей, так он может покормиться мякотью хлеба, который лежал на дне футляра. Однако воробей не явился, наверно, он наелся где-нибудь в другом месте, а копейка ему не годилась никуда.
Старик все же терпеливо ожидал воробья, и на четвертые сутки он опять увидел его. Воробей без помехи сел на хлеб в футляре и по-деловому начал клевать готовую пищу. Музыкант сошел с памятника, приблизился к футляру и тихо рассмотрел небольшую птичку. Воробей был взлохмаченный, головастый, и многие перья его поседели; время от времени он бдительно поглядывал по сторонам, чтобы с точностью видеть врага и друга, и музыкант удивился его спокойным, разумным глазам. Должно быть, этот воробей был очень стар или несчастен, потому что он успел уже нажить себе большой ум от горя, беды и долголетия.
Несколько дней воробей не появлялся на бульваре; тем временем выпал чистый снег и подморозило. Старик, перед тем как идти на бульвар, ежедневно крошил в футляр скрипки мягкий теплый хлеб. Стоя на высоте подножия памятника, играя нежную мелодию, старик постоянно следил взором за своим открытым футляром, за ближними дорожками и умершими кустами цветов на летней клумбе. Музыкант ожидал воробья и тосковал по нем: где он теперь сидит и согревается, что он ест на холодном снегу? Тихо и светло горели фонари вокруг памятника Пушкину, красивые чистые люди, освещенные электричеством и снегом, мягко проходили мимо памятника, удаляясь по своим важным и счастливым делам. Старик играл дальше, скрывая в себе жалкое чувство печали по небольшой усердной птичке, которая жила сейчас где-то и изнемогала.
Но прошло еще пять дней, а воробей все не прилетал гостить к памятнику Пушкину. Старый скрипач по-прежнему оставлял для него открытый футляр с накрошенным хлебом, однако чувство музыканта уже затомилось от ожидания, и он стал забывать воробья. Старику многое пришлось забыть в своей жизни безвозвратно. И скрипач перестал крошить хлеб, он теперь лежал в футляре целым куском, и только крышку музыкант оставлял открытой.
* * *
В глубине зимы, близ полуночи, началась однажды поземка. Старик играл последней вещью "Зимнюю дорогу" Шуберта и собирался затем уходить на покой. В тот час из середины ветра и снега появился знакомый седой воробей. Он сел тонкими, ничтожными лапками на морозный снег; потом походил немного вокруг футляра, задуваемый по всему телу вихрями, но равнодушный к ним и безбоязненный, - и перелетел внутрь футляра. Там воробей начал клевать хлеб, почти зарывшись в его теплую мякоть. Он ел долго, наверно целых полчаса времени; уже метель почти полностью засыпала снегом помещение футляра, а воробей все еще шевелился внутри снега, работая над своей пищей. Значит, он умел наедаться надолго. Старик подошел к футляру со скрипкой и смычком и долго ожидал среди вихря, когда воробей освободит футляр. Наконец воробей выбрался наружу, почистился в маленьком снежном сугробе, кратко проговорил что-то и убежал пешком к себе на ночлег, не захотев лететь по холодному ветру, чтобы не тратить напрасно свою силу.
На следующий вечер тот же воробей опять прибыл к памятнику Пушкину; он сразу же опустился в футляр и стал клевать готовый хлеб. Старик глядел на него с высоты подножия памятника, играл оттуда музыку на скрипке и чувствовал добро в своем сердце. В этот вечер погода стояла тихая, словно усталая после вчерашней едкой поземки. Наевшись, воробей высоко взлетел из футляра и пробормотал в воздухе небольшую песню...
Утром долго не светало. Проснувшись в своей комнате, музыкант-пенсионер услышал пение вьюги за окном. Морозный, жесткий снег несся по переулку и застил дневной свет. На оконное стекло еще ночью, во тьме, легли замороженные леса и цветы неизвестной волшебной страны. Старик стал любоваться этой воодушевленной игрою природы, точно природа тоже томилась по лучшему счастью, подобно человеку и музыке.
Идти играть на Тверской бульвар сегодня уже не придется. Сегодня поет буря, и звуки скрипки будут слишком слабы. Все же старик под вечер оделся в пальто, обвязал себе голову и шею шалью, накрошил хлеба в карман и вышел наружу. С трудом, задыхаясь от затвердевшего холода и ветра, музыкант пошел по своему переулку к Тверскому бульвару. Безлюдно скрежетали обледенелые ветви деревьев на бульваре, и сам памятник уныло шелестел от трущегося по нем летящего снега. Старик хотел положить хлебные комки на ступеньку памятника, но увидел, что это бесполезно: буря тотчас же унесет хлеб, и снег засыплет его. Все равно музыкант оставил на ступени свой хлеб и видел, как он исчез в сумраке бури.
Вечером музыкант сидел дома один; он играл на своей скрипке, но некому было его слушать, и мелодия звучала плохо в пустоте комнаты, она трогала лишь одну-единственную душу скрипача, а этого было мало, или душа его стала бедной от старости лет. Он перестал играть. На улице шел поток урагана, - худо, наверно, теперь воробьям. Старик подошел к окну и послушал силу бури сквозь замороженное стекло. Неужели седой воробей и сейчас не побоится прилететь к памятнику Пушкину, чтобы поесть хлеба из футляра?
* * *
Седой воробей не испугался снежного урагана. Только он не полетел на Тверской бульвар, а пошел пешком, потому что внизу было немного тише и можно укрываться за местными сугробами снега и разными попутными предметами.
Воробей тщательно обследовал всю окрестность вокруг памятника Пушкину и даже порылся ножками в снегу, где обыкновенно стоял открытый футляр с хлебом. Несколько раз он пытался взлететь с подветренной стороны на голые, обдутые ступени памятника, чтобы поглядеть, не принес ли туда ураган каких-нибудь крошек или старых зерен; их можно было бы поймать и проглотить. Однако буря сразу брала воробья, как только он отрывался он снега, и несла его прочь, пока он не ударялся о ствол дерева или трамвайную мачту, и тогда воробей поскорее падал и зарывался в снег, чтобы согреться и отдохнуть. Вскоре воробей перестал надеяться на пищу. Он разгреб поглубже ямку в снегу, сжался в ней и задремал: лишь бы ему не замерзнуть и не умереть, а буря когда-нибудь кончится. Все-таки спал воробей осторожно, чутко, следя во сне за действием урагана. Среди сна и ночи воробей заметил, что снежный бугор, в котором он спал, пополз вместе с ним, а затем весь снег вокруг него обвалился, рассеялся, и воробей остался один в урагане.
Воробья понесло вдаль, на большой пустой высоте. Здесь даже снега не было, а только голый чистый ветер, твердый от собственной сжатой силы. Воробей подумал, свернулся потеснее своим телом и заснул в этом урагане.
Выспавшись, он проснулся, но буря по-прежнему несла его. Воробей уже немного освоился жить в урагане, ему было даже легче сейчас существовать, потому что он не чувствовал тяжести своего тела и не нужно было ни ходить, ни летать, ни заботиться о чем-либо. Воробей огляделся в сумраке бури, ему хотелось понять, какое сейчас время: день или ночь. Но увидеть свет или тьму сквозь сумрак он не сумел и опять съежился и уснул, стараясь сберечь тепло хотя бы внутри себя, а перья и кожа пусть остывают.
Когда воробей проснулся во второй раз, его все еще несла буря. Он стал теперь уже привыкать к ней, только его брала забота о пище. Холода воробей сейчас не чувствовал, зато и тепла не было, - он лишь дрожал в этом сумраке и потоке пустого воздуха. Воробей снова сжался, стараясь не сознавать ничего, пока ураган не обойдется.
Проснулся воробей на земле, в чистой и теплой тишине. Он лежал на листьях большой зеленой травы. Неизвестные и невидимые птицы пели долгие, музыкальные песни, так что воробей удивился и послушал их некоторое время. Затем он убрал и почистил свои перья после вьюги и пошел кормиться.
Здесь, наверно, шло вечное лето, и пищи поэтому было много. Почти каждая трава имела на себе плоды. На стеблях меж листьями висели либо колосья с зернами, либо мягкие стручки с мелкими пряными лепешками, либо открыто росла крупная сытная ягода. Воробей клевал весь день, пока ему не стало стыдно и отвратительно; он опомнился и перестал есть, хотя мог бы покушать еще немного.
Проспав ночь на травяном стебле, воробей с утра опять начал питаться. Однако он съел теперь немного. Вчера от сильного голода он не заметил вкуса пищи, а сегодня почувствовал, что все плоды трав и кустарников были слишком сладкими либо, наоборот, горькими. Но зато в плодах содержалась большая питательность, в виде густого, почти опьяняющего жира, и воробей на второй же день слегка пополнел и залоснился. А ночью его стала мучить изжога, и тогда воробей затосковал по привычной кислоте простого черного хлеба; его мелкие кишки и желудок заскулили от ощущения теплой, темной мякоти в футляре музыканта у памятника Пушкину.
Вскоре воробей стал вовсе печальным на этой летней, мирной земле. Сладость и обилие пищи, свет воздуха и благоухание растений не привлекали его. Бродя в тени зарослей, воробей нигде не встретил ни знакомого, ни родственника: тут воробьи не жили. Местные, тучные птицы имели разноцветные, красивые перья; они обыкновенно высоко сидели на древесных ветвях и пели оттуда прекрасные песни, словно из их горла происходил свет. Ели эти птицы редко, потому что достаточно было склевать одну жирную ягодку в траве, чтобы насытиться на весь день и на всю ночь.
Воробей стал жить в одиночестве. Он постепенно облетал всю здешнюю страну, поднимаясь от земли чуть выше кустарника, и повсюду наблюдал густые рощи трав и цветов, толстые низкие деревья, поющих, гордых птиц и синее, безветренное небо. Даже дожди здесь шли только по ночам, когда все спали, чтобы ненастье не портило никому настроения.
Спустя время воробей нашел себе постоянное место для жизни. Это был берег ручья, покрытый мелкими камнями, где ничего не росло, где земля лежала более скудной и неудобной.
В береговой расщелине там еще жила одна змея, но у нее не было яда и зубов, она питалась тем, что глотала влажную почву, как червь, - и мелкие земляные животные оставались у нее внутри, а сжеванная земля исходила обратно прочь. Воробей подружился с этой змеей. Он часто являлся к ней и смотрел в ее темные, приветливые глаза, и змея тоже глядела на воробья. Затем воробей уходил, и ему становилось легче жить в одиночестве после свидания со змеей.
Вниз по течению ручья воробей увидел однажды довольно высокую, голую скалу. Он взлетел на нее и решил ночевать здесь, на возвышенном камне, каждую ночь. Воробей надеялся, что когда-нибудь настанет буря и она сорвет его, спящего, с камня и унесет обратно домой, на Тверской бульвар. Первую ночь спать на прохладной скале было неудобно, однако на вторую ночь воробей уже привык и спал на камне, глубоко, как в гнезде, согреваемый надеждой на бурю.
* * *
Старый музыкант понял, что седой, знакомый воробей погиб навсегда в зимнем урагане. Снегопад, холодные дни и вьюги часто не позволяли старику выходить на Тверской бульвар для игры на скрипке.
В такие дни музыкант сидел дома, и его единственным утешением было смотреть на замороженное оконное стекло, где складывалась и разрушалась в тишине картина заросшей, волшебной страны, населенной, вероятно, одними поющими птицами. Старый человек не мог предположить, что его воробей живет сейчас в теплом, цветущем краю и спит по ночам на высоком камне, подставив себя под ветер... В феврале месяце музыкант купил себе в зоологическом магазине на Арбате маленькую черепаху. Он читал когда-то, что черепахи живут долго, а старик не хотел, чтобы то существо, к которому привыкнет его сердце, погибло раньше его. В старости душа не заживает, она долго мучается памятью, поэтому пусть черепаха переживет его смерть.
Живя вместе с черепахой, музыкант стал ходить к памятнику Пушкину совсем редко. Теперь он каждый вечер играл дома на скрипке, а черепаха медленно выходила на середину комнаты, вытягивала худую, длинную шею и слушала музыку. Она поворачивала голову немного в сторону от человека, точно для того, чтобы лучше было слышать, и один ее черный глаз с кротким выражением смотрел на музыканта. Черепаха, наверно, боялась, что старик перестанет играть и ей опять станет скучно жить одной на голом полу. Но музыкант играл для черепахи до поздней ночи, пока черепаха не клала свою маленькую голову на пол в усталости и во сне. Дождавшись, когда у черепахи закроются глаза морщинами век, старик прятал скрипку в футляр и сам тоже ложился на покой. Но музыкант спал худо. В теле его то постреливало где-нибудь, то щемило, то заходилось сердце, и он часто вдруг просыпался в страхе, что умирает. Обыкновенно оказывалось, что он еще живой и за окном, в московском переулке, продолжалась спокойная ночь. В марте месяце, проснувшись от замирания сердца, старик услышал могучий ветер; стекло в окне оттаяло: ветер, наверно, дул с юга, с весенней стороны. И старый человек вспомнил про воробья и пожалел его, что он умер: скоро будет лето, на Тверском бульваре снова воскреснут деревья и воробей пожил бы еще на свете. А на зиму музыкант взял бы его к себе в комнату, воробей подружился бы с черепахой и свободно перенес зиму в тепле, как на пенсии... Старик опять уснул, успокоившись тем, что у него есть живая черепаха и этого достаточно.
Воробей тоже спал в эту ночь, хотя и летел в ураганном южном ветре. Он проснулся только на одно мгновение, когда удар урагана сорвал его с возвышенного камня, но, обрадовавшись, сейчас же уснул вновь, сжавшись потеплее своим телом. Проснулся воробей уже засветло; ветер нес его могучей силой в далекую сторону. Воробей не боялся полета и высоты; он пошевелился внутри урагана, как в тяжелом, вязком тесте, проговорил сам для себя кое-что и почувствовал, что хочет есть. Воробей огляделся с осторожностью и заметил вокруг себя посторонние предметы. Он их тщательно рассмотрел и узнал: то были отдельные тучные ягодки из теплой страны, зерна, стручки и целые колосья, а немного подальше от воробья летели даже целые кусты и древесные ветви. Значит, ветер взял с собою не одного его, воробья. Маленькое зерно мчалось совсем рядом с воробьем, но схватить его было трудно, благодаря тягости ветра: воробей несколько раз высовывал клюв, а достать зерна не мог, потому что клюв упирался в бурю, как в камень. Тогда воробей начал вращаться вокруг самого себя: он перевернулся ножками кверху, выпустил одно крыло, и ветер сразу снес его в сторону сначала к близкому зерну, и воробей враз склевал его, а потом воробей пробрался и к более дальним ягодам и колосьям. Он накормил себя досыта и, кроме того, научился, как нужно передвигаться почти поперек бури. Покушав, воробей решил заснуть. Ему сейчас было хорошо: обильная пища летела рядом с ним, а холода или тепла среди урагана он не чувствовал. Воробей спал и просыпался, а проснувшись, опять ложился по ветру ножками кверху, чтобы дремать на покое. В промежутках меж одним сном и другим он сытно кормился из окружающего воздуха; иногда какая-либо ягода или стручок со сладкой начинкой вплотную прибивались к телу воробья, и тогда ему оставалось только склевать и проглотить эту пищу. Однако воробей побаивался, что ветер когда-нибудь перестанет дуть, а он уже привык жить в буре и обильно питаться из нее. Ему не хотелось больше добывать себе корм на бульварах постоянным хищничеством, зябнуть по зимам и бродить пешком по пустому асфальту, чтобы не тратить сил на полет против ветра. Он жалел только, что нет среди всего этого могучего ветра крошек кислого черного хлеба, - летит одна лишь сладость или горечь. К счастью для воробья, буря шла долго, и, просыпаясь, он снова чувствовал себя невесомым и пробовал напевать сам себе песню от удовлетворения жизнью.
* * *
В весенние вечера старый скрипач выходил играть к памятнику Пушкину почти ежедневно. Он брал с собою черепаху и ставил ее на лапки возле себя. Во все время музыки черепаха неподвижно слушала скрипку и в перерывы игры терпеливо ждала продолжения. Футляр от скрипки по-прежнему лежал на земле против памятника, но крышка футляра была теперь постоянно закрыта, потому что старик уже не ожидал к себе в гости седого воробья.
В один из погожих вечеров начался ветер со снегом. Музыкант спрятал черепаху за пазуху, сложил скрипку в футляр и пошел на квартиру. Дома он, по обыкновению, накормил черепаху, а затем поместил ее на покой в коробку с ватой. После того старик хотел взяться за чай, чтобы погреть желудок и продлить время вечера. Однако в примусе не оказалось керосина и бутылка тоже была пустая. Музыкант пошел покупать керосин на Бронную улицу. Ветер уже прекратился; падал слабый, влажный снег. На Бронной продажу керосина закрыли на переучет товара, поэтому старику пришлось идти к Никитским воротам.
Закупив керосин, скрипач направился обратно домой по свежему, тающему снегу. Два мальчика стояли в воротах старого жилого дома, и один из них сказал музыканту:
- Дядя, купи у нас птицу... Нам на кино не хватает!
Скрипач остановился.
- Давай, - сказал он. - А где вы ее взяли?
- Она сама с неба на камни упала, - ответил мальчик и подал птицу музыканту в двух сложенных горстях.
Птица, наверно, была мертвая. Старик положил ее в карман, уплатил мальчику двадцать копеек и пошел дальше.
Дома музыкант вынул птичку из кармана на свет. Седой воробей лежал у него в руке; глаза его были закрыты, ножки беспомощно согнулись, и одно крыло висело без силы. Нельзя понять, обмер ли воробей на время или навечно. На всякий случай старик положил воробья себе за пазуху под ночную рубашку - к утру он либо отогреется, либо никогда более не проснется.
Напившись чаю, музыкант бережно лег спать на бок, не желая повредить воробья.
Вскоре старик задремал, но сразу же проснулся: воробей пошевелился у него под рубашкой и клевнул его в тело. "Живой! - подумал старый человек. - Значит, сердце его отошло от смерти!" - и он вынул воробья из теплоты под своею рубашкой.
Музыкант положил ожившую птичку на ночлег к черепахе. Она спала в коробке, - там лежала вата, там воробью будет мягко.
На рассвете старик окончательно проснулся и посмотрел, что делает воробей у черепахи.
Воробей лежал на вате тонкими ножками кверху, а черепаха, вытянув шею, смотрела на него добрыми, терпеливыми глазами. Воробей умер и забыл навсегда, что он был на свете.
Вечером старый музыкант не пошел на Тверской бульвар. Он вынул скрипку из футляра и начал играть нежную, счастливую музыку. Черепаха вышла на середину комнаты и стала кротко слушать его одна. Но в музыке недоставало чего-то для полного утешения горюющего сердца старика. Тогда он положил скрипку на место и заплакал. (с.)

обсудим??

Можно попробовать другую сказку. Эту я с удовольствием прочитала, она мне очень понравилась... Но я понятия не имею, что написать тут о ней..

Ария пишет:

Он жалел только, что нет среди всего этого могучего ветра крошек кислого черного хлеба, - летит одна лишь сладость или горечь.

как мало нужно для счастья......крошки кислого.....черного хлеба....

Ария пишет:

Черепаха вышла на середину комнаты и стала кротко слушать его одна. Но в музыке недоставало чего-то для полного утешения горюющего сердца старика. Тогда он положил скрипку на место и заплакал.

ощущение одиночества......и ненужности....

Ария пишет:

Теперь он каждый вечер играл дома на скрипке, а черепаха медленно выходила на середину комнаты, вытягивала худую, длинную шею и слушала музыку. Она поворачивала голову немного в сторону от человека, точно для того, чтобы лучше было слышать, и один ее черный глаз с кротким выражением смотрел на музыканта. Черепаха, наверно, боялась, что старик перестанет играть и ей опять станет скучно жить одной на голом полу. Но музыкант играл для черепахи до поздней ночи, пока черепаха не клала свою маленькую голову на пол в усталости и во сне. Дождавшись, когда у черепахи закроются глаза морщинами век, старик прятал скрипку в футляр и сам тоже ложился на покой

как же нужно...чтобы просто был кто-то рядом с тобой......просто рядом.....

Ну, насчет счастья я не уверена.. Скорее уж имелось в виду "В гостях хорошо, но дома лучше". Возможно, эти крошки черного кислого хлеба символизировали его Родину.. Его родные пенаты, по которым он скучал и куда хотел вернуться, даже попав в такое волшебное место, как это.

мне кажется сказка многослойная какая то.. очень много в ней скрыто..

И каждый понимает ее на своем уровне, да)

Почему Господь наставляет пороть розгами мужчин?

Николай Иванович Кирсанов

Замечательная книга Библия! На все вопросы бытия у нее есть ответы. На один только вопрос я никак не могу найти ответ: почему Господь так настойчиво рекомендует пороть розгами нас, мужчин?
Открываю притчи Соломона, читаю:
«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его». Тут же:
«Не оставляй юношу без наказания, если накажешь его розгою, он не умрет». Или вот еще:
«Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него». И, наконец:
«Наказывай сына своего, доколь есть надежда»

Между прочим, нигде в Библии не сказано, чтобы пороть розгами особей женского рода, а только нас, мужиков.
Вас, уважаемый читатель, в детстве пороли? Меня – да. Да еще как! В основном за школьные проделки. Нет, я не был каким-то отъявленным хулиганом, хулиганские выходки случались у меня как-то непроизвольно, без злого умысла, случались редко, но зато – метко.

Однажды опоздали мы с другом на последний урок. Заходить в класс не стали, побоялись, что учительница ругать будет, да еще может двойку по поведению поставить, решили в коридоре переждать и за это время придумать какое-нибудь весомое оправдание. Чтобы скоротать время, стали бороться, баловаться.

Вдруг Мишка, друг мой, схватил у меня с головы шапку и бросил в класс. Ах, ты так! – возмутился я. Свалил Мишку на пол, снял с ноги его грязную галошу, приоткрыл дверь и, не глядя в класс, швырнул ее туда. А в это время к двери подходила учительница, чтобы узнать, кто шапку в класс бросил. Ну и узнала… Получила галошей.

Дело в том, что в этом классе была лаборатория, и мы думали, что он пустой, а там, оказывается, шли занятия по химии. Учительница была в беленькой кофточке с какими-то кружевами вокруг шеи. Галоша попала в грудь, и на этой кофточке отпечаталось большое, расплывчатое грязное пятно. Дело-то было весной, на улице грязища была непролазная и на Мишкиной галоше этой грязи было в избытке.
Вот так вот нечаянно я отличился, за что отец выпорол меня, как сидорову козу.

Расскажу еще об одной хулиганской выходке, которую я буду помнить всю жизнь. А дело было так.
Учительница по биологии Нина Ивановна Доброхотова давно мечтала о таком пособии, на котором можно было бы наглядно демонстрировать ученикам внутренние органы человека.
Время было послевоенное, трудное. Деревенская школа, в которой я учился, была бедная, многого не хватало, в том числе и наглядных пособий.

И вот, после неоднократных просьб в вышестоящие инстанции, в школу, наконец-то, привезли этот долгожданный макет человека с отделяющимися внутренними органами. Нина Ивановна радовалась, как маленький ребенок, получивший, наконец-то, вожделенную игрушку.

- Смотрите, смотрите! – ликовала она. - Любой орган можно отделить и наглядно показать. Надо сердце – пожалуйста! – она отделяла сердце и как сказочный Данко поднимала его над головой. – Надо печень – пожалуйста! – и она вынимала из нутра печень. Когда она дошла до кишечника, учитель по физкультуре Ананий Иванович сострил:
- Жаль, что этот макет только по пояс, а то бы Нина Ивановна нам бы что-нибудь ниже пояса отделила и показала.
Нина Ивановна с укоризной посмотрела на физрука и молча стала вставлять органы на свои места. Дождавшись, когда стихнет смех, сказала:
- Ты, Ананий, вместо того, чтобы ерничать, дал бы мне лучше одного твоего спортсмена отнести макет в 7-й «а» класс. У меня там сейчас урок биологии.
- Это мы можем, это мы сию минуту, - охотно согласился Ананий Иванович и уже через минуту привел десятиклассника Сашку Морозова с бычиной шеей и косой саженью в плечах. Под рукавами его рубашки видно было, как перекатывались накаченные мышцы.
- Сашенька, - ласково заворковала Нина Ивановна, - отнеси, пожалуйста, вот этот макет в 7-й «а» класс. Только, пожалуйста, поосторожней, не урони.
- Ну, что вы, Нина Ивановна, не извольте беспокоиться, доставим в целостности и сохранности! – обрадовался такому доверию Морозов. Он легко поднял макет и понес. Позже, он никак не мог объяснить директору, почему он понес макет в 5-й «а» класс, а не в 7-й «а», как ему было сказано.

Была большая перемена. Мы с ребятами в это время в школьном дворе обстреливали снежками девчонок.
«По противнику! Крупнокалиберным! Огонь!», – орал я и десятки «крупнокалиберных» снежков летели в сторону девчонок. «Противник» визжал, пытался отбиваться и задом, прикрывая лицо ладонями, отступал к спасительной входной двери.

А в это время в 5-м «а» классе мой друг, балагур и весельчак, Женька Родин надел на макет свой пиджак, нахлобучил ему на голову шапку и посадил за учительский стол. Зрелище было непривычное, необыкновенное и класс от души хохотал.
И тут, весь раскрасневшийся от мороза, в класс ввалился я.

Макет «сидел» спиной к двери и я по пиджаку и шапке определил, что за столом сидит мой закадычный друг Женька и смешит класс. Мне даже стало немножко завидно, что не я, а Женька выступает в роли юмориста.

«Надо перехватить инициативу», - решил я. Быстро подошел к «Женьке» и, взявшись за задние ножки, резко выдернул из-под него стул. Такое решение пришло ко мне как-то спонтанно, необдуманно. Я тут же пожалел об этом, но было уже поздно, «Женька» с грохотом рухнул на пол. От удара кусок бедра откололся, внутренние органы рассыпались по полу. Дольше всех каталось по деревянным половицам сердце макета и, наконец, обессилившее остановилось у моих ног. Я сначала удивился: «Чего это из Женьки сыпется все?». Когда же до меня дошло, что это не Женька, удивление сменилось растерянностью, затем испугом и, наконец, ужасом.

В это время в класс вошел директор, чтобы вести урок истории. Он чуть не наступил на «мозги», отлетевшие к дверям после падения макета. Я, испуганный и растерянный, в состоянии близком к шоку, так и продолжал стоять со стулом в руках, держа его за задние ножки. Поза моя напоминала позу драчуна, весь вид которого как бы говорил: ну, кто следующий, подходи!
На лице директора было удивление, недоумение и оторопь одновременно. Единственный глаз его (второй он потерял на фронте) растерянно смотрел то на пол, то на очумевшего меня. Дети были в оцепенении. Они сидели раскрыв, как птенчики рты, на их испуганных лицах застыл вопрос: что же теперь будет-то?
Директор обвел одним глазом класс:
- Может, мне кто-нибудь скажет, что здесь произошло? – спросил он, наконец.

В это время в дверь постучали и вошла Нина Ивановна. До этого она обежала половину классов в поисках своего драгоценного учебного пособия. Кто-то ей сказал, что Морозов занес макет в 5-й «а» класс.
- Извините, Павел Иванович, я заберу учебное посо… - глянув на пол, голос ее осекся. Слова «заберу учебное посо…» она сказала уже в состоянии оцепенения, по инерции. Ее испуганные глаза лихорадочно блуждали по полу, где было раскидано ее сокровище. А когда взгляд ее упал на приличный осколок туловища макета, она непроизвольно ойкнула, руки безвольно опустились, тело обмякло, и если бы не дверной косяк, к которому она прилипла спиной, то, наверное, грохнулась бы на пол вслед за своим макетом. В ее широко раскрытых глазах отразился такой ужас, как будто перед ней валялся не макет, а расчлененный, окровавленный труп человека. Увидев, что учительнице стало дурно, Павел Иванович взял ее за талию и вывел из класса.

Разбирательство было долгим. Директор вызвал к себе в кабинет троих «героев»: Сашку Морозова. меня и Женьку.
- Морозов, у тебя в голове мозги или тоже, как на руках, накаченные мышцы? – встретил Сашку вопросом Павел Иванович. Стеклянный глаз его смотрел мимо Сашки, зато живой сверлил его насквозь. – У тебя по математике какая оценка за четверть?
- Четыре, - ответил Сашка.
- Как же ты, оболтус, до сих пор не научился различать цифры пять и семь? Тебе в какой класс велено было отнести пособие?
- В седьмой.
- А ты в какой отнес?
- В пятый, - виновато опустив голову, изрек Сашка.
- Да! – выдохнул Павел Иванович, продолжая буравить Сашку одним глазом. Затем безнадежно махнул на него рукой и сказал: - сила есть, ума ни грамма. Еще минут пять поупражнявшись на Сашке своим «красноречием» , директор переключился на меня с Женькой. Мне сказал, что у меня умная голова, но, к большому сожалению, дураку набитому досталась. Женьке тоже досталось, типа, лоботряс, охламон и т.д. и т.п.. Но самое страшное нас ждало впереди - директор сказал, чтобы завтра без отцов мы в школу не приходили.

На другой день в школу пришли наши отцы. Последствия разговора с ними директора для меня и Женьки были нерадостными. Тогда родители не читали научных книг с описанием, как правильно воспитывать недорослей. Из поколения в поколение передавался один метод воспитания, который имел три составляющие:
1) Приучение с раннего детства к труду.
2) Личный пример родителей.
3) Библейская заповедь: «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него».

Благодаря такому воспитанию вырастали Матросовы, Гагарины, Королевы,
Жуковы, Яшины, вырастали великие полководцы, артисты, конструкторы, ученые и многие другие люди, достойные восхищения. Хорошо сказал французский писатель Экзюпери:
"Мы восхищаемся хорошими, порядочными, нравственными людьми. Но восхищения достойна, прежде всего, почва, их взрастившая"
В данном случае, ко мне и Женьке была применена третья составляющая этого метода воспитания. Выпорол меня тогда папаша с особым усердием.
Школьный завхоз Макарыч склеил отколотый кусок макета, и на радость Нине Ивановне он стал как новенький.

Вот я и думаю: почему же, все-таки, Господь рекомендует пороть нас, мужчин, а не их? Нигде ведь в Библии не сказано, что девчат надо пороть, а только юношей. А эта прекрасная половина, что, святая что ли? А кто, несмотря на запрет Бога, слопал яблоко с дерева познания добра и зла? Не женщина? Да еще мужа, Адама, уговорила съесть.
Если бы не эта Ева, мы, может, сейчас гуляли бы себе нагишом в раю и забот не знали.

Забавно)

А я могу ответить на вопрос: потому что девчонки всяко спокойнее и сдержаннее, чем мальчишки, и не ломают "наглядные пособия")

Soleilka пишет:

не ломают "наглядные пособия")

еще как ломают..и карандаши..и тетрадки рвут....

Тсс... Иришка, не пали))) Я тут пытаюсь оправдать нас, а ты...)

что тут палить то??оооо

ВСЕ ВПЕРЕДИ

- Кем ты хочешь быть? - спрашивали Мышонка тети и дяди.
- Слоном, - отвечал Мышонок.
- Молодец! - говорили ему тети и дяди. - Мы остались мышами, а тебе все дороги открыты, только учись.
И Мышонок учился. Учился на отлично.
- Всегда надо стремиться к чему-нибудь большому и светлому, - говорил Мышонку учитель Крот. - Будешь еще слоном, у тебя все впереди.
Мышонок окончил школу, пошел на слоновые курсы. Окончил их и получил диплом Большого слона.
Но слоном он нигде устроиться не мог, а мышью работать не хотел.
- Не горюй, - говорили Мышонку тети и дяди, - ты еще молод, у тебя все впереди. Будешь еще слоном. А не будешь - не беда. Мы же не слоны, однако живем не тужим.
Шло время. Мышонок с завистью поглядывал на счастливых мышей, которые были просто мышами. И ждал, когда же наконец станет слоном.
- У меня все впереди, - успокаивал себя Мышонок, поглядывая на диплом. - У меня все впереди.
Однажды он повстречал Слона и спросил его:
- Как ты стал Большим слоном?
- Я слоном родился, - ответил Слон.
- А о чем ты мечтал с детства?
- Мечтал стать человеком, - ответил Слон.
- Почему же не стал?
- Стал, - ответил Слон. - Однажды я спас утопающих детей, и мне сказали, что я человек.
- Но ты же Слон - удивился Мышонок. - Большой, с хоботом...
- Внешний вид не главное, - ответил Слон, - главное, что в душе и в делах.
- Тогда и я стану человеком, - решил Мышонок.
- Постарайся, - сказал Слон, - человек - это самое большое звание на свете.

************************************************************************
Кривин Феликс

КОСТЕР В ЛЕСУ

Костер угасал.
В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что не пройдет и часа, как от него останется горка пепла - и ничего больше. Маленькая горка пепла среди огромного дремучего леса.
Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный язычок лихорадочно облизывал почерневшие угли, и Ручей, пробегавший мимо, счел нужным осведомиться:
- Вам - воды?
Костер зашипел от бессильной злости. Ему не хватало только воды в его положении! Очевидно, поняв неуместность своего вопроса, Ручей прожурчал какие-то извинения и заспешил прочь.
И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Не говоря ни слова, они протянули ему свои ветки.
Костер жадно ухватился за ветки, и - произошло чудо. Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.
Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!
Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули в пламени. Их некому было спасать. А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему: одни - восхищенные его красотой, другие - просто, чтобы погреть руки.
Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали, как бы к нему приблизиться.
- Костер! Костер! Наш Костер! - шумели дальние деревья. - Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!
А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?
Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы - слезы по Костру, к которому привыкли и который угас, не успев их сожрать.
И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья разглядели огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.
Нет, не Костер - Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.

Эх, жалко мышонка, развёл его слон

_SB_ пишет:

Эх, жалко мышонка, развёл его слон

зато цель будет достигнута...

"Ежик"

Маэми Морт

В первом классе Лере сменили трех преподавательниц по фортепьяно. Две из них ей категорически не нравились. Лерка бузила и саботировала уроки. Третья «приняла эстафету» за месяц до экзамена - симпатичная двадцатисемилетняя девушка с веснушками на вздернутом носике.

Впервые Лера появилась в ее кабинете взъерошенная, настороженная. Шлепнула серую, с черными ручками-веревочками папку на крышку пианино. Вытащила учебники. Сыграла домашнее задание. Приготовилась к скучным поучениям, повторениям, одергиваниям. Вместо этого новая училка спросила, нравится ли девочке то, что она играет. И попала в точку. Пьесы Лерке выбирались без учета ее пожеланий. Лерку пренебрежение ее мнением ужасно злило.

Остаток занятия они разговаривали о музыке, школе, весне, игрушках, поездках за город... В общем, болтали. На прощание Жанна Владимировна пообещала подобрать несколько новых пьес, на выбор – чего Леркина душенька пожелает. Впервые девчонка покинула класс в счастливом убеждении, что теперь все будет по справедливости: то есть так, как она хочет.

На следующем уроке Жанна сидела перед инструментом. Рядом, на столе – стопка раскрытых нот.

- У меня есть для тебя пьеска «Ежик». Надеюсь, тебе понравится.

Лера слушала и, ей казалось, как будто видела этого ежика. Вот он выскочил из травы на дорожку, спешит куда-то по своим «ежиным» делам. Двигается перебежками. У него гладкие иголки, остроконечные ушки. Черный нос принюхивается. Глазки-бусины «стреляют» по сторонам - можно ли чего вкусненького раздобыть? Нет ли какой опасности, чтоб вовремя свернуться в колючий клубок?.. Пересек дорожку, фыркнул несколько раз и исчез в высокой траве.

Четыре недели спустя Лера, без единого признака волнения, предстала перед экзаменационной комиссией. Взглянула на Жанну Владимировну, выдохнула, объявила:

- «Е-ожик!» Исполняю… я!

Сыграла. С достоинством, то ли поклонилась, то ли кивнула комиссии и стремительно вышла в коридор. Вскоре там появилась Жанна.

- Конечно же, это - «пять»! - говорила она Лериной матери. – Всем понравилось очень. И исполнение, и Лерочка.

Довольная мама кивала, бормотала какие-то слова благодарности. Спохватилась, что, от волнения, оставила в другом конце коридора букет, поспешила за ним.

Жанна опустилась на корточки, обняла счастливую Лерку и тихо сказала: «Ты – мой ежик!» (с.)

Оскар Уайльд

СОЛОВЕЙ И РОЗА

-Она сказала, что будет танцевать со мной, если я принесу ей красных
роз, - воскликнул молодой Студент, - но в моем саду нет ни одной красной
розы.
Его услышал Соловей, в своем гнезде на Дубе, и, удивленный, выглянул из
листвы.
- Ни единой красной розы во всем моем саду! - продолжал сетовать
Студент, и его прекрасные глаза наполнились слезами. - Ах, от каких пустяков
зависит порою счастье! Я прочел все, что написали мудрые люди, я постиг все
тайны философии, - а жизнь моя разбита из-за того только, что у меня нет
красной розы.
- Вот он наконец-то, настоящий влюбленный, - сказал себе Соловей. -
Ночь за ночью я пел о нем, хотя и не знал его, ночь за ночью я рассказывал о
нем звездам, и наконец я увидел его. Его волосы темны, как темный гиацинт, а
губы его красны, как та роза, которую он ищет; но страсть сделала его лицо
бледным, как слоновая кость, и скорбь наложила печать на его чело.
- Завтра вечером принц дает бал, - шептал молодой Студент, - и моя
милая приглашена. Если я принесу ей красную розу, она будет танцевать со
мной до рассвета. Если я принесу ей красную розу, я буду держать ее в своих
объятиях, она склонит голову ко мне на плечо, и моя рука будет сжимать ее
руку. Но в моем саду нет красной розы, и мне придется сидеть в одиночестве,
а она пройдет мимо. Она даже не взглянет на меня, и сердце мое разорвется от
горя.
- Это настоящий влюбленный, - сказал Соловей. - То, о чем я лишь пел,
он переживает на деле; что для меня радость, то для него страдание. Воистину
любовь - это чудо. Она драгоценнее изумруда и дороже прекраснейшего опала.
Жемчуга и гранаты не могут купить ее, и она не выставляется на рынке. Ее не
приторгуешь в лавке и не выменяешь на золото.
- На хорах будут сидеть музыканты, - продолжал молодой Студент. - Они
будут играть на арфах и скрипках, и моя милая будет танцевать под звуки
струн. Она будет носиться по зале с такой легкостью, что ноги ее не коснутся
паркета, и вокруг нее будут толпиться придворные в расшитых одеждах. Но со
мной она не захочет танцевать, потому что у меня нет для нее красной розы.
И юноша упал ничком на траву, закрыл лицо руками и заплакал.
- О чем он плачет? - спросила маленькая зеленая Ящерица, которая
проползала мимо него, помахивая хвостиком.
- Да, в самом деле, о чем? - подхватила Бабочка, порхавшая в погоне за
солнечным лучом.
- О чем? - спросила Маргаритка нежным шепотом свою соседку.
- Он плачет о красной розе, - ответил Соловей.
- О красной розе! - воскликнули все. - Ах, как смешно!
А маленькая Ящерица, несколько склонная к цинизму, беззастенчиво
расхохоталась.
Один только Соловей понимал страдания Студента, он тихо сидел на Дубе и
думал о таинстве любви.
Но вот он расправил свои темные крылышки и взвился в воздух. Он
пролетел над рощей, как тень, и, как тень, пронесся над садом.
Посреди зеленой лужайки стоял пышный Розовой Куст. Соловей увидел его,
подлетел к нему и спустился на одну из его веток.
- Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую
песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
- Мои розы белые, - ответил он, - они белы, как морская пена, они белее
снега на горных вершинах. Поди к моему брату, что растет возле старых
солнечных часов, - может быть, он даст тебе то, чего ты просишь.
И Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос возле старых солнечных
часов.
- Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую
песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
- Мои розы желтые, - ответил он, - они желты, как волосы сирены,
сидящей на янтарном престоле, они желтее златоцвета на нескошенном лугу.
Поди к моему брату, что растет под окном у Студента, может быть, он даст
тебе то, чего ты просишь.
И Соловей полетел к Розовому Кусту, что рос под окном у Студента.
- Дай мне красную розу, - воскликнул он, - и я спою тебе свою лучшую
песню!
Но Розовый Куст покачал головой.
- Мои розы красные, - ответил он, - они красны, как лапки голубя, они
краснее кораллов, что колышутся, как веер, в пещерах на дне океана. Но кровь
в моих жилах застыла от зимней стужи, мороз побил мои почки, буря поломала
мои ветки, и в этом году у меня совсем не будет роз.
- Одну только красную розу - вот все, чего я прошу, - воскликнул
Соловей. - Одну-единственную красную розу! Знаешь ты способ получить ее?
- Знаю, - ответил Розовый Куст, - но оп так страшен, что у меня не
хватает духу открыть его тебе.
- Открой мне его, - попросил Соловей, - я не боюсь.
- Если ты хочешь получить красную розу, - молвил Розовый Куст, - ты
должен сам создать ее из звуков песни при лунном сиянии, и ты должен
обагрить ее кровью сердца. Ты должен петь мне, прижавшись грудью к моему
шипу. Всю ночь ты должен мне петь, и мой шип пронзит твое сердце, и твоя
живая кровь перельется в мои жилы и станет моею кровью.
- Смерть - дорогая цена за красную розу, - воскликнул Соловей. - Жизнь
мила каждому! Как хорошо, сидя в лесу, любоваться солнцем в золотой
колеснице и луною в колеснице
из жемчуга. Сладко благоухание боярышника, милы синие колокольчики в
долине и вереск, цветущий на холмах. Но Любовь дороже Жизни, и сердце
какой-то пташки - ничто в сравнении с человеческим сердцем!
И, взмахнув своими темными крылышками, Соловей взвился в воздух. Он
пронесся над садом, как тень, и, как тень, пролетел над рощей.
А Студент все еще лежал в траве, где его оставил Соловей, и слезы еще
не высохли в его прекрасных глазах.
- Радуйся! - крикнул ему Соловей. - Радуйся, будет у тебя красная роза.
Я создам ее из звуков моей песни при лунном сиянии и обагрю ее горячей
кровью своего сердца. В награду я прошу у тебя одного: будь верен своей
любви, ибо, как ни мудра Философия, в Любви больше Мудрости, чем в
Философии, - и как ни могущественна Власть, Любовь сильнее любой Власти. У
нее крылья цвета пламени, и пламенем окрашено тело ее. Уста ее сладки, как
мед, а дыхание подобно ладану.
Студент привстал на локтях и слушал, но он не понял того, что говорил
ему Соловей; ибо он знал только то, что написано в книгах.
А Дуб понял и опечалился, потому что очень любил эту малую пташку,
которая свила себе гнездышко в его ветвях.
- Спой мне в последний раз твою песню, - прошептал он. - Я буду сильно
тосковать, когда тебя не станет.
И Соловей стал петь Дубу, и пение его напоминало журчание воды,
льющейся из серебряного кувшина.
Когда Соловей кончил петь, Студент поднялся с травы, вынул из кармана
карандаш и записную книжку и сказал себе, направляясь домой из рощи:
- Да, он мастер формы, это у него отнять нельзя. Но есть ли у него
чувство? Боюсь, что нет. В сущности, он подобен большинству художников:
много виртуозности и ни капли искренности. Он никогда не принесет себя в
жертву другому. Он думает лишь о музыке, а всякий знает, что искусство
эгоистично. Впрочем, нельзя не признать, что иные из его трелей удивительно
красивы. Жаль только, что в них нет никакого смысла и они лишены
практического значения.
И он пошел к себе в комнату, лег на узкую койку и стал думать о своей
любви; вскоре он погрузился в сон.
Когда на небе засияла луна, Соловей прилетел к Розовому Кусту, сел к
нему на ветку и прижался к его шипу. Всю ночь он пел, прижавшись грудью к
шипу, и холодная хрустальная луна слушала, склонив свой лик. Всю ночь он
пел, а шип вонзался в его грудь все глубже и глубже, и из нее по каплям
сочилась теплая кровь.
Сперва он пел о том, как прокрадывается любовь в сердце мальчика и
девочки. И на Розовом Кусте, на самом верхнем побеге, начала распускаться
великолепная роза. Песня за песней - лепесток за лепестком. Сперва роза была
бледная, как легкий туман над рекою, - бледная, как стопы зари, и
серебристая, как крылья рассвета. Отражение розы в серебряном зеркале,
отражение розы в недвижной воде - вот какова была роза, расцветавшая на
верхнем побеге Куста.
А Куст кричал Соловью, чтобы тот еще крепче прижался к шипу.
- Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не то день придет раньше,
чем заалеет роза!
Все крепче и крепче прижимался Соловей к шипу, и песня его звучала все
громче и громче, ибо он пел о зарождении страсти в душе мужчины и девушки.
И лепестки розы окрасились нежным румянцем, как лицо жениха, когда он
целует в губы свою невесту. Но шип еще не проник в сердце Соловья, и сердце
розы оставалось белым, ибо только живая кровь соловьиного сердца может
обагрить сердце розы.
Опять Розовый Куст крикнул Соловью, чтобы тот крепче прижался к шипу.
- Крепче прижмись ко мне, милый Соловушка, не то день придет раньше,
чем заалеет роза!
Соловей еще сильнее прижался к шипу, и острие коснулось наконец его
сердца, и все тело его вдруг пронзила жестокая боль. Все мучительнее и
мучительнее становилась боль, все громче и громче раздавалось пенье Соловья,
ибо он пел о Любви, которая обретает совершенство в Смерти, о той Любви,
которая не умирает в могиле.
И стала алой великолепная роза, подобно утренней заре на востоке. Алым
стал ее венчик, и алым, как рубин, стало ее сердце.
А голос Соловья все слабел и слабел, и вот крылышки его судорожно
затрепыхались, а глазки заволокло туманом. Песня его замирала, и он
чувствовал, как что-то сжимает его горло.
Но вот он испустил свою последнюю трель. Бледная луна услышала ее и,
забыв о рассвете, застыла на небе. Красная роза услышала ее и, вся
затрепетав в экстазе, раскрыла свои лепестки навстречу прохладному дуновению
утра. Эхо понесло эту трель к своей багряной пещере в горах и разбудило
спавших там пастухов. Трель прокатилась по речным камышам, и те отдали ее
морю.
- Смотри! - воскликнул Куст. - Роза стала красной! Но Соловей ничего не
ответил. Он лежал мертвый в высокой траве, и в сердце у него был острый шип.
В полдень Студент распахнул окно и выглянул в сад.
- Ах, какое счастье! - воскликнул он. - Вот она, красная роза. В жизни
не видал такой красивой розы! У нее, наверное, какое-нибудь длинное
латинское название.
И он высунулся из окна и сорвал ее.
Потом он взял шляпу и побежал к Профессору, держа розу в руках.
Профессорская дочь сидела у порога и наматывала голубой шелк на
катушку. Маленькая собачка лежала у нее в ногах.
- Вы обещали, что будете со мной танцевать, если я принесу вам красную
розу! - воскликнул Студент. - Вот самая красная роза на свете. Приколите ее
вечером поближе к сердцу, и, когда мы будем танцевать, она расскажет вам,
как я люблю вас.
Но девушка нахмурилась.
- Боюсь, что эта роза не подойдет к моему туалету, - ответила она. - К
тому же племянник камергера прислал мне настоящие каменья, а всякому
известно, что каменья куда дороже цветов.
- Как вы неблагодарны! - с горечью сказал Студент и бросил розу на
землю.
Роза упала в колею, и ее раздавило колесом телеги.
- Неблагодарна? - повторила девушка. - Право же, какой вы грубиян! Да и
кто вы такой, в конце концов? Всего-навсего студент. Не думаю, чтоб у вас
были такие серебряные пряжки к туфлям, как у камергерова племянника.
И она встала с кресла и ушла в комнаты.
- Какая глупость - эта Любовь, - размышлял Студент, возвращаясь домой.
- В ней и наполовину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не
доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное.
Она удивительно непрактична, и так как наш век - век практический, то
вернусь я лучше к Философии и буду изучать Метафизику.
И он вернулся к себе в комнату, вытащил большую запыленную книгу и
принялся ее читать.